Социологические, политологические и идеологичесие аспекты аддиктологии

Зачастую социология предстает в глазах и широкой публики, и большой части различных академических сообществ исключительно в качестве науки цифр, графиков и процентов. Кажется, стоит лишь получить надежные количественные данные по той или иной проблеме, например проблеме наркотиков, и все станет ясно: такой-то процент школьников пробовали или употребляют наркотики, такая-то часть населения относится к ним как к преступникам, а такая-то — как к больным. Что тут может быть непонятным? Так, в частности, и среди медиков господствует представление о социологах как о демографах, занимающихся, по выражению одного врача, прозвучавшему пару лет назад на конференции по профилактике наркомании, «замерением социальных констант» и сбором количественных показателей наркотизации населения.

Но если вдуматься, становится понятно, что сами цифры не могут сообщить нам ничего или почти ничего, если не поместить их в контекст других цифр и, что еще более важно, не интерпретировать их на основе наших взглядов, ценностей, убеждений, идеологических приверженностей. Например, результаты исследования петербургских социологов Л. Кесельмана и М. Мацкевич (2001), проведенного в 2000 г., показали, что 18% петербуржцев хотя бы раз в жизни пробовали наркотики. Много это или мало? Тем, кто исходит из предпосылки, что количество пробовавших или употребляющих наркотики (часто люди не склонны видеть особой разницы между этими категориями) должно равняться нулю или колебаться около него, как было в бывшем СССР, эти цифры внушают ужас. Для тех же, кто осведомлен, что в развитых западных странах уровень наркотизации примерно такой же уже десятки лет, а в некоторых странах, например в США, бывал и побольше (65,5% попробовавших школьников в 1981 г.) и никакой «национальной катастрофы» или «разрушения генофонда» там не происходит, эти цифры не выглядят столь пугающими (Johnston et al., 1998).

Таким образом, общественная реакция на употребление наркотиков во многом обусловлена не абсолютными цифрами, показывающими уровень наркотизации населения, а отношением или противоречием между представлениями о существующем и должном, между тем, каковой представляется ситуация, и тем, какой она быть должна. Представления о «нормальном» уровне распространенности наркотиков зависят от картины мира, от того, что немцы называют «Weltanschauung» — мировоззрение.

Была ли в таком случае оправдана паника вокруг наркотиков, возникшая в 1998-2001 гг., рисовавшая апокалиптические прогнозы тотальной наркотизации молодежи и превращения России в наркотическое гетто, описанная ранее (Мейлахс,2003;)? Существующие данные говорят об обратном. В задачу данной публикации не входит подробное описание наркотизации населения России. Целесообразным представляется анализ данных, представленных в Государственной Думе РФ. Из них явствует, что первичная заболеваемость наркоманией в России еще в 2001 г. снизилась на 14% по сравнению с уровнем 2000 г. Снижение заболеваемости продолжалось в 2002 г. (на 58% по сравнению с 2001 г.), а в 2003 г. заболеваемость упала еще на 15,9%. Общий показатель наркотизации подростков в 2003 г. по сравнению с предыдущим годом снизился на 43,3%.

По мнению большого числа наблюдателей, ситуация с наркотиками в России стабилизировалась. Почему же среди немалого числа специалистов, занимающихся этим вопросом, по-прежнему сильны алармистские настроения? Почему опять проблему наркомании пытаются представить как национальную катастрофу, угрожающую самому существованию Российского государства? Как видим, объективные цифры, характеризующие российскую наркотическую ситуацию, не могут помочь нам ответить на этот вопрос.

Другая проблема с цифрами, полученными во время социологических опросов, заключается в их валидности, особенно когда это касается изучения столь сенситивных вопросов, как употребление наркотиков, обладающих высокой латентностью. Из-за стигматизированное™ потребления наркотиков в обществе респонденты скрывают свои наркотические предпочтения и не дают искренних ответов. Что же касается официальной статистики, то тут дело обстоит еще более печально: медицинская статистика имеет сведения лишь о зарегистрированных случаях обращения в медицинские учреждения, а милицейская — о количестве преступлений, связанных с наркотиками, и числе задержанных в связи с этим граждан. О том, сколько людей потребляют наркотики, но не попадают в поле зрение медицинских и правоохранительных органов, остается только гадать. Такое положение дел привело к тому, что в социологическом сообществе активно дебатируется вопрос, насколько вообще обосновано применение количественных методов (тем более официальной статистики) в социологии вообще и в социологии девиантного поведения в частности, В академическом сообществе социологов на Западе (а в последнее время и у нас) все чаще изучаются вопросы не о том, как собрать «хорошую» статистику, атом, как она используется, какими группами и в каких целях.

Однако, несмотря на все многообразие методологических трудностей, связанных с получением количественных данных в социологии и официальной статистике, не стоит впадать в тотальный негативизм относительно их применимости и адекватности к проблеме наркомании. Только надежные количественные социологические данные могут помочь, например, в отслеживании тенденций роста или падения наркотизации населения, без чего оценка любых социальных программ по противостоянию наркотизму становится затруднительной, если не невозможной. Необходима такая оценка и для решения ряда других задач. В то же время получение надежных и достоверных статистических данных по наркотизму представляет собой крайне трудную задачу не только в России, но и в мире вообще. В качестве положительного примера из мировой практики можно привести американскую программу Monitoring The Future Study, в рамках которой данные собираются на основе единой методологии в течение уже многих лет. Это позволяет американским исследователям иметь достаточно адекватную картину наркотизации подрастающего поколения в Америке. В России большое количественное исследование наркотизма на основе репрезентативной выборки методом уличного опроса было выполнено Л. Е. Кесельманом и М. Г. Мацкевич. Однако проведено оно было в 2000 г., а спустя шесть лет другого всероссийского, адекватного по качеству исследования так и не было организовано. В то же время необходимость в ежегодном мониторинге наркотизации назрела чрезвычайно остро.

Тем не менее основная проблема заключается не в сборе адекватных данных по наркотикам, а в их интерпретации и разработке на их основе антинаркотической политики.

Прежде всего необходимо понять, какие цели должна преследовать правовая политика в отношении наркотиков. Ответ вроде бы ясен: снижение вреда от употребления наркотиков как обществу, так и индивиду вообще, и от наркомании, в частности. Но разница законодательств в отношении наркотиков порождает разнообразные отрицательные последствия. Как взвесить весь спектр вреда от наркотиков, как оценить, что более губительно для общества? Ведь последствия той или иной антинаркотической политики всегда следует рассматривать комплексно. Так же и в правовой политике: снижая один параметр, мы увеличиваем другой, и никакая эмпирика, никакие исследования не докажут превосходство первого над вторым, все будет определяться ценностным выбором законодателей, какую бы завуалированную форму он ни приобретал.

Что, если изменение в правовой политике (например, смягчение существующего законодательства) приведет к меньшему числу смертей от наркотиков, но к большему их распространению в обществе? К меньшему количеству преступлений, связанных с наркотиками, но к росту числа наркозависимых? Это изменение также может помочь одной социальной категории, но повредить другой. Например, увеличение государственного ассигнования на развитие антинаркотических профилактических программ неминуемо повлечет за собой сокращение в том или ином виде программ реабилитации для наркозависимых. Если же такого сокращения не будет, это будет означать, что пострадают другие категории «проблемных» граждан.

Хотим ли мы уменьшения распространения наркотиков в любой их форме или только снижения числа людей, зависимых от тяжелых наркотиков? Или нашей целью должно стать снижение доходов наркомафии и уменьшение размеров нелегального наркорынка? Некоторые могут сказать, как это часто происходит сегодня в западных странах, что одной из приоритетных целей антинаркотической политики должно стать снижение распространенности ВИЧ и других вирусных инфекций, ибо этими заболеваниями рискует заразиться (в прямом смысле слова) все остальное население, в том числе и те, кто не имеет ни малейшего отношения к наркотикам.

Так какова цена, которую общество согласно заплатить за уменьшение того или иного негативного последствия наркомании?

Очевидно, что на эти вопросы не могут быть даны ответы, основывающиеся исключительно на эмпирических данных. Нельзя эмпирически доказать, что снижение числа наркозависимых «лучше», чем увеличение количества ВИЧ-инфицированных. Эмпирически недоказуемо и то, что жизни наркозависимых «стоят» меньше, чем жизни обычных граждан. Все эти понятия несоизмеримы. За выбором конкретной антинаркотической политики неизбежно стоит моральный и идеологический выбор, даже если его преподносят под знаменем рационализма и эмпиризма. Ясно одно: осознание дилемм, сопутствующих выбору правовой политики в отношении наркотизма, и понимание диалектической связи между различными явлениями, его сопровождающими, помогут если не сделать этот выбор, то, по крайней мере, обрести большую ответственность при принятии любого конкретного решения.